Генералы и штаб-офицеры Румелийской милиции назначались султаном. 

После вывода русских войск, в 1880 году, в Румелийской милиции было 122 офицера, из них 57 иностранцев (в том числе 46 русских). Если обер-офицеры милиции и жандармерии назначались русским генерал-губернатором области, то все генералы и штаб-офицеры назначались султаном. Естественно, из числа лиц, особой любви к русским не питавших. Первого начальника румелийской милиции, либерального левантинеца Виталис-пашу, через 3 месяца заменил Штрекер-паша. Прямой начальник капитана Узатиса ненавидел его покровителя Скобелева. Он был последовательным противником русских. Вильгельм фон Штреккер (1830-1890) был турецкий генерал, родом немец; состоял на прусской военной службе, но из любви к приключениям принял участие, под английскими знаменами в Крымской кампании. После нее был английским консулом в Эрзеруме. Перешел на турецкую военную службу. Долго служил в Армении, которую прекрасно изучил; им составлены и первые ее хорошие карты. Руководил укреплением Шумлы и Варны во время русско-турецкой войны. Турки шутливо прозвали его Решид-паша (в честь несменяемого визиря и премьера султана). Заместителем Штреккера был поляк прусской службы фон Дрыгальски. Начальником штаба милиции был француз, полковник турецкой службы Тустен де-Мануар. В штабе не было русских офицеров. Инспектором жандармерии был англичанин Бортвиг, генерал турецкой службы. Отец Борвига, кстати, был шотландцем и командовал на Балтике русским линейным кораблем. Все эти люди, которые вскоре будут руководить расследованием дела капитана Узатиса, боролись за влияние в послевоенной Болгарии. В средствах они не стеснялись, к русским относились без особой симпатии, были мастерами тайных дел и особой щепетильностью совсем не отличались... 

Мах, знавший довольно близко Узатиса, не верил в его вину 

В 1902 году русский офицер, Евгений Филиппович Августус, опубликовал в «Варшавском военном журнале» свои «Воспоминания участника англо-бурской войны 1899—1900 гг.». Есть там и описание одной любопытной встречи, произошедшей в бурской столице Претории с редактором Кельнской газеты. Той, которую так не любил русский военный агент О.В.Экк. «..Мах, или Бах, хорошо не помню теперь, представительный седобородый старик в золотых очках, занимал в глубине залы отдельный столик, уставленный вазами с фруктами и замороженным шампанским. Он встал из-за стола, любезно подошел на встречу и между нами завязалась оживленная беседа. “Я про вас читал в Volksstem. Вы все время дрались на Тугеле — как вам удалось вернуться оттуда? Как теперь там дела?”…. Я по мере сил старался удовлетворить его любопытству, хотя не мог удержаться, чтобы не сказать по адресу военных корреспондентов вообще несколько колкостей….Мах перешел на русский язык, которым он владел довольно свободно. Участвуя в кампании 1877/78 в качестве газетного корреспондента, он близко знал Скобелева, Радецкого, Тотлебена и других выдающихся деятелей минувшей войны. Меткие характеристики этих лиц чередовались с малоизвестными эпизодами и отдельными фактами….Мах коснулся и тех натянутых отношений, которые существовали между методическим хладнокровным героем Севастополя и пылким Скобелевым, одно имя которого наводило страх и трепет на правоверных. Рассказывая про “белого генерала”, он вспомнил известного капитана Узатиса, который своей безумной храбростью заслужил такое доверие Скобелева, что тот поручил ему охрану своей матери, путешествовавшей, уже после войны, во время оккупации, по Болгарии и Македонии со значительными суммами денег, предназначенных для восстановления разрушенных болгарских церквей. Как известно, престарелая мать Скобелева подверглась нападению разбойников и была зарезана со всеми своими спутниками. Казаки и жандармы, вызванные по тревоге из ближайшего селения, напали на след разбойников и окружили их в какой-то мельнице. Не желая отдаться в руки правосудия, разбойники после отчаянного сопротивления подожгли мельницу и погибли все до одного под ее пылающими развалинами….. Между обезображенными трупами разбойников нашли и тело Узатиса. Как это случилось, что он не разделил участи остальных спутников генеральши и каким образом он попал в шайку разбойников, так и осталось до сих пор невыясненным и общее мнение считало его настоящим виновником убийства генеральши с целью ограбления. Мах, знавший довольно близко Узатиса, не верил в его виновность, не считая его способным на подобное чудовищное преступление. Мах знал такой факт про Узатиса, что тот как-то отдал все свои деньги, около 20 000 рублей, промотавшемуся казначею одного из полков оккупационной армии и тем спас его от суда. Человек, презиравший деньги, украшенный тремя георгиевскими крестами, общий любимец товарищей, для того только уцелел среди дыму и пламени плевненских редутов, чтобы погибнуть позорной смертью, с клеймом преступника убийцы матери своего начальника и благодетеля». 

«Умение хорошо жить и хорошо умереть - это одна и та же наука»... (Эпикур)

Расследование убийства велось болгарскими следователями при участии штаб-офицеров Румелийской милиции и Генерального консульства России в столице Восточной Румелии, городе Филиппополе (ныне Пловдив в Болгарии).

Генеральный консул России, князь Церетелев Алексей Николаевич, был единственным другом генерала Скобелева из числа проводивших следствие. В начале русско-турецкой войны Церетелев поступил вольноопределяющимся рядовым в драгунский полк действующей армии. Переведенный вскоре в Терский казачий полк, он был назначен ординарцем при М. Д. Скобелеве. Во время переправы через Дунай впервые участвовал в сражении. Путь Цретелева вскоре повторил А.А.Узатис. ( И Церетелев не мог Узатису не симпатизировать — и он «ел нелегкий хлебушек» сподвижника «Белого генерала»!). А когда дивизию Скобелева расформировали, Церетелев поступил в отряд Гурко. С ним проделал оба Забалканских похода в качестве ординарца. Церетелев «оказал важные услуги действующему отряду при занятии Тырнова и разыскании Хаскиойского прохода». Был награжден орденом Св.Георгия 4-ой степени. По заключению перемирия Церетелева прикомандировали на время дипломатических переговоров к генералу Игнатьеву. С окончанием войны он снова поступил в министерство Иностранных Дел и в 1878 году был назначен генеральным консулом в Филиппополь. Потомок знатного рода имеретинских князей Церетели, Алексей Николаевич первоначальное образование получил в Лозанне, а затем окончил юридический факультет Московского университета. Поэтому нельзя сказать, что следователем он был никудышным. Однако, как и все остальные, тоже хотел быстро и без шумихи закрыть дело. Э.В.Экк был при генеральном консульстве русским военным агентом «с конфиденциальным заданием». Военный агент, - это резидент разведки и контрразведки. Немец и офицер генштаба, Экк был не из числа друзей «Белого генерала». Третьим в консульстве был аристократ, убежденный англоман. Тоже не из почитателей Скобелева - Извольский Александр Петрович. Впоследствии гофмейстер и министр иностранных дел царя Николая I. Извольский с 1875 года служил на Балканах, с которыми был связан и семейными узами - его жена, Маргарита Карловна Толь, была дочерью бывшего русского посла в Турции.

«Однако с самого начала трудно было поверить и в то, что “тайна Узатиса”, отважного и лично преданного генералу Скобелеву человека, исчерпывалась каким-то примитивным чувством наживы и зверским инстинктом. Следовательно, он был орудием или жертвой врага... Внимательное знакомство с воспоминаниями Экка доказывает, что “приведенные соображения, переносящие дело на политическую почву, представляются довольно правдоподобными и естественными” (“Неделя”. № 30. 27 июля 1880 г.). Слишком дерзкую и грандиозную роль взял на себя генерал Скобелев. Он и сам погиб в Москве при невыясненных до конца обстоятельствах» - пишет Ю. В. АЛЕХИН, проводивший научную атрибуцию «Воспоминаний» О.В.Экка и установивший имя мемуариста.

Первым допрашивал унтер-офицера Иванова, которого в первоначальных сообщениях почему-то называли болгарским офицером Иованчо, Э.В.Экк: «Через два часа после ее отъезда, в комнату вбежал мой денщик и от волнения с трудом выговорил: прибежал раненый Иванов, он говорит, что капитан Узатис с черногорцами били генеральшу и ее девушку. Известие было так невероятно, что я не поверил ему, приказал помочь мне подняться с постели и сойти вниз к Иванову. Иванов действительно лежал, тяжело раненный в руку, и со слезами рассказал: “Едва мы отъехали от города версты четыре на высоте лагеря, как видим, у края шоссе стоит Узатис со своими тремя черногорцами. Генеральша приказала остановиться. Только-то экипаж остановился, они подошли и вдруг все бросились: один черногорец на меня, ударил меня ножом в руку и сбросил с козел; другой убил извозчика, а сам Узатис одним ударом ножа зарезал генеральшу, другим — девушку. Воспользовавшись минутой, что они стали разбирать чемоданы, я бросился бежать и бежал досюда”. Не успел Иванов окончить свой рассказ, как послышался топот лошадей на быстром аллюре и, вслед затем, в дом вошел поручик Вишневский, который доложил: “С час тому назад в лагерь прибежали люди, которые передали, что на шоссе стоит экипаж, убиты две женщины и извозчик и тут же лежит взломанный чемоданчик. Мы тотчас поскакали по шоссе. В убитой узнали мать генерала Скобелева. Капитан Ковалевский остался при покойной. Я, вернувшись в лагерь, взял трех конников, чтоб скакать в Дермен-Дере, раз есть подозрение, что убил Узатис”.

Подтвердив последнее, я приказал Вишневскому спешить в Дермен-Дере и захватить там Узатиса и черногорцев. Вишневский пошел рысью по городу, затем галопом к переезду через полотно железной дороги. Здесь он узнал от сторожа путей, что, примерно с час тому назад, через переезд перешли четыре человека, один на коне, трое пешком, и скоро, скоро спешили по направлению к Дермен-Дере. Вишневский, ускорив ход, быстро достиг Дермен-Дере, сам с пятью конниками свернул на мельницу, а трем конникам приказал проскакать насквозь деревни Дермен-Дере и Сотир, занять единственный выход в горы на пути в Македонию и никого не пропускать до приезда к ним его, Вишневского. На мельнице Вишневский застал только что прибежавших черногорцев Андрея и Илью и фельдфебеля учебной саперной роты македонца Барчика. Все трое только что начали снимать промокшее от пота платье и обувь и без сопротивления дали себя арестовать, уверяя, что они ни в чем не виноваты.

Конники показали: едва мы успели занять выход, как показался капитан Узатис в черной кожаной куртке. На окрик “стой, кто идет” Узатис спросил: “Разве вы меня не знаете? — Знаем, да не велено пропускать, потому что ты убил майку Скобелева”. Тогда Узатис достал из-за пояса револьвер и, выстрелом в рот, убил себя наповал. Впоследствии оказалось, что только уже на мельнице Андрей признался Узатису, что он не убил Иванова, а лишь ранил. и что Иванов убежал. После этого признания Узатис, видя безвыходность своего положения, решил бежать в Македонию. Благодаря расторопности наших офицеров убийство, совершенное около 6 часов вечера, было сразу раскрыто. К 11 часам вечера главный виновник покончил с собой, а три его соучастника арестованы и переданы болгарским властям».

Но я тебя вижу в первый раз

Иванов был единственным свидетелем. Это важное обстоятельство, как и чудесное спасение Иванова, вызвало сильное подозрение в искренности потерпевшего. Высказывали даже мысль, что он — один из исполнителей “ловко задуманного плана”, жертвой которого стал А. Узатис. Э.В.Экк пишет: «В заключение скажу несколько слов об одном из соучастников, черногорце Андрее. За войну 1876 года с турками он получил от князя Николая один из четырех знаков отличия Военного ордена, присланных Государем князю Николаю для раздачи храбрейшим из его воинов. В Филиппополь Андрей прибыл за год перед тем и пристроился к Узатису. Когда его привели на очную ставку с унтер-офицером Ивановым. Иванов сразу его признал и начал обличать. На все обличения Андрей не проронил ни слова и, лишь когда Иванов кончил, спокойно сказал: “Если ты говоришь, что меня знаешь, то это много чести для меня и я тебя благодарю. Но я тебя вижу в первый раз”.

“Не следует забывать, — писал журнал “Всемирная Иллюстрация” (№ 603 от 26 июля 1880 г., с. 82), — что дипломатии некоторых держав относятся враждебно к пребыванию русских офицеров в рядах болгарской и румелийской армии и что генерал Штрекер разделяет это мнение”. А генерал Штрекер на своем месте был чрезвычайно активен — он заменял в штабе милиции и жандармерии всех русских и болгарских офицеров исключительно немцами” и раздул его штаты до размеров, совершенно не соответствующих “ничтожной цифре военных сил Румелии” (“Неделя” № 30. 27 июля 1880 г., стб. 947). После совершившейся трагедии Штрекер откровенно путал малопрофессиональное следствие, сообщал вездесущим корреспондентам всякие небылицы и, наконец, твердил о выдворении всех русских из Болгарии. Такую же враждебную позицию заняла и “Кельнская газета”, цинично заявившая, что из Болгарии вообще “надо убрать сволочь в русском мундире и отправить в Сибирь” (на что, кстати, “Новое Время”, приведшее в № 1577 от 20 июля 1880 г. резонно заметило немецкой газете, что “выходка ее корреспондента против русских офицеров не только груба, но и гнусна и подла”).

В начале ноября 1880 года в Филиппопольском уголовном суде под председательством болгарина Федора Власакова завершился процесс по делу об убийстве Скобелевой. С. Барчик, наряду с покойным А. Узатисом, был признан зачинщиком преступления и приговорен к двенадцатилстним каторжным работам. Андрея и Илью по требованию прокурора, как непосредственных исполнителей злодеяния, приговорили к смертной казни через повешение. Обвиняемый в соучастии и недоносительстве Николай Узатис (который, между прочим, на суде выступал с орденами на груди за войну 1877—1878 гг.) получил 18 месяцев каторжных работ, причем из полученного срока ему вычли время предварительного заключения.

Суд, учитывая раскаяние и помощь следствию Андрея, “постановил ходатайствовать перед султаном, сюзереном Восточной Румелии о замене Андрею смертной казни другим наказанием”. Из зала суда осужденные вышли в ручных кандалах, за исключением Н. Узатиса, который “благодарил суд за оказанное снисхождение” (“Неделя” № 45. 9 ноября 1880 г., стб. 1452—1453).

Весть об убийстве матери была тяжелым ударом для Скобелева, тем более, что несколько месяцев назад он потерял отца. Несмотря на активную подготовку к завоеванию Ахалтекинского оазиса в Туркмении (с финальным штурмом крепости Геок-Тепе) он “просился на похороны”. Царь, естественно, не удовлетворил эту просьбу. “Он хорошо понял, — писал полководец графу А. В. Адлербергу, — что мне нельзя было отлучиться, мне же теперь стыдно, что скорбь, хоть на минуту, могла во мне заглушить чувство долга. Увы, случившееся не поправишь”. (Н. Н. Кнорринг. Генерал Михаил Дмитриевич Скобелев. Исторический этюд. // Белый генерал. М. 1992. С. 174).

Могила матери «Белого генерала», несмотря на исторические перипетии, сохранилась до наших дней. Как и памятник ей в болгарском городе Пловдиве. 

Что же в этой истории может быть правдой? 

Репутационные потери офицерского корпуса русской армии в Болгарии после «дела капитана Узатиса» были громадны. Капитана не убили, не зарезали – это лишь вызвало бы к нему дополнительные симпатии. Его обезвредили так, что и общественное мнение, и многие газеты склонялись к тому, что Узатис – виновен, а дело его чисто уголовное. Мало того, скомпрометированы были и братья капитана, тоже служившие в Болгарии русские офицеры. Рикошетом это дело било и по репутации генерала Скобелева, покровителя старшего брата. Расследование породило множество конспирологических версий. Одна из них утверждала, что Ольга Николаевна осуществляла не только благотворительную деятельность на территории Восточной Румелии, но через нее российское правительство финансировало антитурецкие силы в крае для организации восстания. Узатис как раз и был связующим звеном между ней и повстанцами. На карету напали турецкие агенты, Узатиса подставили, и он застрелился, чтобы не выдать интригу, а бестолковый Иванов все не так понял, или вообще был перекуплен турками. Или еще вариант: Узатис был верным соратников М.Д.Скобелева, ординарцем которого он был некоторое время в 1878 году, и помогал “Белому генералу” в его “наполеоновских” планах, которые он, якобы, строил. Поэтому мать героя русско-турецкой войны и его друга убили агенты кругов, близких к русскому правительству. Еще одна теория предполагала, что убийство генеральши Скобелевой было задумано некими внешними силами (например, Англией) с целью морально подавить ее сына и сорвать экспедицию в Ахал-Теке, которую он в этот момент организовывал.

Тело самоубийцы, как это ни странно, “исчезло из глаз следователей, принявшихся за следствие без участия русского консула князя Цертелева, который находился в отлучке из Филиппополя” (“Неделя” № 30. 27 июля 1880 г.). До сего дня дожила туманная формула, что тело А. Узатиса “зарыто цыганами на живодерне” (“Новое Время” № 1577. 20 июля 1880 г.). Может быть, капитан не застрелился, а застрелили его? Да так, что труп за самоубийцу выдать нельзя. Вот и не дали на тело посмотреть опытному юристу Церетелеву.

В числе убийц Скобелевой в прессе поначалу упоминались: некий русский капитан Усов, хорваты, турки, братья Узатисы. Отдельно называлось имя “поручика румелийской милиции Николая Узатиса”. Его писатель Б. Костин до сих пор считает главным виновником злодеяния. Очевидно, это убеждение идет от оперативных печатных материалов типа статьи “Убийство г-жи Скобелевой” в “Новом времени” (№ 1572 от 15 июля 1880 г.), где Николай Узатис прямо идентифицировался с личностью убийцы. При этом вовсе не бралось в расчет, что летом 1880 г. младший Узатис был уже “статским”, ибо он, по сообщениям печати (см., напр.: “Неделя” № 28. 13 июля 1880 г.) “вылетел” из армии “за какое-то грязное дело”. Кстати, вот ему-то «как воздух» нужна была мельница, арендованная Алексеем. Ведь Николай на ней жил и работал. 

Можно ли умереть от стыда? 

Черногорцы Илья и Андрей имели “лет 30 от роду” и были людьми “атлетического роста и сурового вида”. За год до убийства они приехали в Румелию, работали там полевыми сторожами, а затем поступили в услужение к А. Узатису, жили и работали на его мельнице. Македонец Стефан Барчик, “молодой человек лет 20”, ранее храбро сражавшийся вместе с русскими в Сербии и Болгарии и заслуживший три боевые медали, был не только подчиненным, но и подручным А. Узатиса (“Неделя” № 45. 9 ноября 1880 г., стб. 1452). А теперь почитайте, что пишет Э.В.Экк: «И на допросе у следователя он оставался совершенно равнодушен, все отрицал и даже как бы подшучивал над стараниями его обличителей. И только на третьем допросе, на котором присутствовали Церетелев и я, продолжавший все отрицать Андрей вдруг обернулся к нам с вопросом: “Позволите ли Вам руку поцеловать?”. На наш ответ: “Целуй” — Андрей подошел к нам, положил к ногам свою шапочку, поцеловал нам руки и сказал, указывая на следователя: “Ему бы я никогда ничего не сказал, а Вам сознаюсь во всем. Ни один черногорец не убьет женщины, а тем более матери Скобелева. Мать Скобелева и другую женщину убил сам Узатис, а я убил извозчика и ранил Иванова и, если мне дадут офицера, то я проведу его на то место, где закопаны деньги, около 200 золотых. Пошли мы, черногорцы, на это дело потому, что того требовал Узатис, но женщин мы никогда не убиваем. Больше мне нечего сказать”. Все трое: Барчик, Андрей и Илья были приговорены к каторжной тюрьме без срока. Совесть ли его мучила или он не мог перенести неволи, но на 7-м месяце заключения богатырь Андрей скончался от чахотки». А, может быть, дело все же было чуточку иначе? На первых допросах обвиняемые говорили правду, а на третьем выдали удобную следствию версию. Компромиссную. С тем, чтобы прекратить шумиху. Версия устраивала и султанских офицеров, так и русское консульство. Но, главное, на эту версию согласилось и высшее руководство…. Придуманное еще византийцами рассуждение: «для того, чтобы дойти до вершины, иногда надо переправляться через реки, полные нечистот» ни для Балкан, ни для Руси вовсе не ново. В общем - преступление раскрыто, убийца наказан. Газетная шумиха скоро затихнет, а помилование за данные показания не заставит себя долго ждать. Чтобы все было достоверно, признание сделано при родственнике, ничего не подозревающем князе Церетелеве. Отсюда и ирония Андрея – целование руки. А, может, он умер от стыда, потому что не боролся за правду? 

Еще нескладушки…

Путаница с Узатисами тоже возникла тоже не случайно. Ведь все трое служили в 63 Угличском пехотном полку. Попав в Петербург, учились в одном корпусе. Рядом – ни отца, ни матери. Увольнения, отпуск – вместе. Потому и казавшиеся демонстративными близкие отношения трех братьев. Да и военные подвиги они совершали они рядом друг с другом (см., в частности: Вас. Ив. Немирович-Данченко. Год войны. (Дневник военного корреспондента). 1877—1878. Т. 1. Изд. П. П. Сойкина. СПб., б. г., с. 282). Но числились за ними и другие “подвиги”. Говорили о совместном воровстве, в конце русско-турецкой войны, пяти крупных бриллиантов, украшавших шпагу М. Д. Скобелева, которой тот очень дорожил. Писатель Костин, правда, обвиняет в ней только Николая. Не за эту ли историю он «вылетел» из армии? К подобным историям относится и общий кутеж братьев в Филиппополе, во время которого Алексей, с пьяных глаз приревновал Николая к своей женщине и бросился на него с ножом. Настолько ли они были дружны, чтобы старший «прикрыл» младшего?

Вопрос о деньгах и драгоценностях, бывших при Скобелевой в момент убийства, так и остался непроясненным. В разных источниках назывались суммы порядка 25 000—1 000 000 рублей. А бриллиантов, например, как утверждало “Новое Время” (№ 1572. 15 июля 1880 г.) со ссылкой на “Daily News”, украли на 8 000 фунтов стерлингов. Тайник, указанный Андреем, был следователями вскрыт. Там спрятана была только доля черногорцев в золотых монетах. И не факт, что это деньги О.Н.Скобелевой. Ее ценности и деньги исчезли бесследно. А может, их при ней и не было?